Девчонку привезли к ним утром.
Обычная беспризорница — чумазая, босая, в каких-то лохмотьях и с совершенно невменяемым поведением.
Патруль подобрал ее на улице, когда она перелезала через забор дома прокурора. Местные копы пытались поговорить с ней по-хорошему, но юная нарушительница лишь кусалась, рычала и не говорила ни слова.
— Как тебя зовут? — спросил Блюм.
Девчонка молчала, сверкая на него глазами из-под спутанной челки.
— Понятно, — доктор устало вздохнул и поставил в графе «Имя» прочерк. — Сколько тебе лет?
Молчание. Врач постучал карандашом по столу и неохотно встал:
— Сестра, придержите ее, пожалуйста.
Он подошел ближе. Новоприбывшая стояла спокойно. Мужчина обошел ее и, встав лицом к лицу, протянул руки.
Привычная медсестра схватила подопечную за локти.
Блюм приоткрыл девочке рот. Зубы у нее были хорошие, молодые и острые, со светлой голубоватой эмалью. Язык чистый…
Неожиданно пациентка извернулась, дернула головой и цапнула доктора за палец.
— Что за!..
Мужчина резко отскочил, наткнувшись на стол, так, что тот покачнулся. Посмотрел на свою ладонь. На подушечке указательного пальца левой руки была довольно глубокая чистая рана, стремительно наполняющаяся кровью.
— Мидлвей, уведите ее!
Девчонка забилась в крепкой хватке женщины. Блюм наконец разглядел ее глаза — светло-серые, почти прозрачные, родниковой чистоты. Вот только плескалось в них чистой воды безумие.
Пациентка захохотала:
— Мы с тобой одной крови — ты и я! Ты и я!
Наконец медсестра вывела беснующуюся девочку, и врач подошел к раковине, подставив кровоточащий палец под струю воды.
Кровь все текла и текла, розовые капли падали на белый край раковины. Капиллярное кровотечение — обильное, но не долгое, Блюм прекрасно знал это, но все же где-то в глубине души у него шевельнулось нехорошее чувство. Вдруг он сейчас истечет кровью и умрет?
Эти ее глаза… он ни у кого прежде не видел таких глаз. Ни у кого, кроме одного человека. Его отца. До сих пор Иезикиль Блюм помнил этот невозможно острый взгляд. «Пустоглазый» — так презрительно звала отца бабушка, мать его мамы. Отец появлялся редко, принося с собой странный запах — и сладкий, и страшный одновременно. Он оставался на день, два и опять пропадал.
После того, как Блюму исполнилась одиннадцать, отец совсем перестал появляться. Мама долго плакала, а потом перестала разговаривать. Так она и молчала, пока не умерла, здесь, в этой самой больнице, пять лет назад.
Врач закрутил кран, достал из шкафчика перекись водорода и осторожно полил рану. Кровь нехотя перестала течь, покрылась глянцевитой пленочкой. Доктор облегченно выдохнул и взглянул на себя в зеркало.
