Основы драматургии - Михаил Николаевич Задорнов

Познакомилась я с ним во время сессии в библиотеке. Мы сидели за одним столом. Три дня он был так увлечен своей термодинамикой, что не обращал на меня никакого внимания. Мне тоже было не до него, потому что зачет по теории драматургии был одним из самых важных в училище.

Завязкой наших взаимоотношений стала моя сумочка, которая после одного моего осторожного движения упала на пол между нами и взорвалась под столом множеством женских мелочей. Он помог мне их собрать. Наши глаза встретились. Я боялась, что он передержит паузу. Ведь это так важно было — не передержать паузу. Тем более первую, событийную. Но он, очевидно, чувствовал динамику.

— Ну вот, все в порядке, — сказал он. — Когда что-нибудь приводится в порядок — это значит энтропия растет.

«Я так хочу сегодня вечером проводить вас домой после того, как закроется библиотека!» — прочла я в его глазах второй план и ответила согласием, сказав:

— Я ничего в этом не понимаю, я из театрального…

Наверное, я начинала постигать азы драматургии, потому что я не ошиблась. Из библиотеки мы вышли вместе.

Выгородка была чудесной! Кое-где искусный декоратор разбросал по небу мелкие звезды. Вкусно пахнущие летней зеленью улицы уже улеглись на ночь между домами. Ступенчато ползли по ним поливальные чудовища. Водяными усами они не только умывали уставшие за день тротуары, но и заталкивали в ближайшие парадные запоздалых прохожих. Мы же прятались от этих вседостающих усов за фонарными столбами и, согласно предлагаемым обстоятельствам, чувствовали себя не только мокрыми, но и счастливыми.

На следующий день он снова вызвался меня проводить. И на следующий… И на следующий… О! Я помню: это были чудесные вечера! С какой страстью, с каким пылом среди пустынных ночных улиц рассказывал он мне о своей термодинамике! Особенно понравился мне тогда его монолог о постоянном повышении энтропии и тепловой смерти Вселенной. Мы сидели с ним на скамейке, осветители дали луну, ветка сирени то и дело опускалась между нашими лицами. Он отводил ее рукой, сердился… От этого монолог приобретал трагическую окраску. К финалу я заплакала. Он почувствовал кульминацию, разволновался, сломал ветку… Это чрезвычайно придало органики его последним словам. Я отметила про себя: «Верю!» И моя энтропия подскочила настолько, что, когда я вернулась домой, нам с мамой еле-еле удалось сбить ее.

В этот вечер я поняла, что в нем есть зерно! И не просто зерно, а зерно человека, в котором я так нуждалась последнее время.