Рисорджименто - Олеся Шеллина, Amaranthe

Я смогла прийти в себя от пережитого шока минут через пятнадцать, ни меньше, но до сих пор не могла поверить в то, что передо мной действительно стоит Ванька, мой Ванька, который слишком часто с момента появления здесь в шкуре Сфорца, приходил ко мне во снах, и о котором я постоянно, так или иначе, думала. Выгнать из комнаты Леонардо оказалось непросто: он никак не хотел уходить и оставить меня с русским князем наедине, при этом, все его поведение просто кричало о том, что, вот конкретно в этот момент, ему плевать на мою безопасность, потому что в его голове с разгромным счетом победил ученый-естествоиспытатель, которого хотели выгнать в тот момент, когда он стоял на пороге грандиозного открытия. Наконец, мне удалось это сделать, для чего пришлось отскрести себя от пола и вытолкать художника за дверь в ручном режиме. И только после этого я, наконец, дала волю чувствам, и впервые за долгое время почувствовала себя не загнанной в угол одинокой девчонкой, подлетев к опешившему Ивану и крепко того обняв.

Судя по поведению Ваньки, он тоже до конца не мог осознать случившееся. Несколько раз он пытался вырваться из моей хватки, но я продолжала крепко держать его, вцепившись в него так, что ему пришлось бы меня отрывать вместе с куском рубаха, до которой я сумела добраться во время своих лихорадочных ощупываний его такого теплого, живого и крепкого тела. И все это время я панически боялась, что он испарится у меня на глазах, если только я разожму пальцы, и все это, включая дурацкую песенку, окажется бредом перегруженного от пережитого разума. Немного отстранившись, я заглянула ему в глаза, пытаясь увидеть в них знакомый бесшабашный блеск, но его не было: отпечаток эпохи и все, что с ним, наверняка случилось, оставило свой след, и это было особенно заметно по его первоначальной реакции на меня, которая несла откровенные отпечатки цинизма и полного отсутствия хоть капли сочувствия. Но я давно подозревала, что от меня осталась только тень, которая совершенно не была похожа на живого человека, не то, что на женщину, которой я была полгода назад.

Мы сели на кровать, все еще недоверчиво глядя друг на друга и заговорили одновременно на своем родном языке, о котором тут никто не слышал, и вряд ли понял бы хоть слово из нашего диалога, но это стало последним доказательством того, что ни один из нас не бредит, выдавая желаемое за действительное. Он коротко рассказал, что приключилось с ним, я, постоянно сбиваясь, о себе, не вдаваясь в подробности той ужасной ночи. На душе сейчас было легче, но горе меня никак не хотело отпускать, собственно, как и мысль о мести, ставшая просто навязчивой идеей, без которой даже обретя старого друга, я не представляла своего существования.