Парижские огни - Николай Николаевич Брешко-Брешковский

Под редакцией Л. М. Суриса

Москва-Берлин 2016

УДК 82

ББК 83.3(2)6

Б87

Брешко-Брешковский, Н. Н.

Б87 Парижские огни: сборник очерков / Н. Н. Брешко-Брешковский; под ред. Л. М. Суриса — М.; Берлин: Директ-Медиа, 2016. - 75 с.

© Сурис Л. М., редактор, текст, 2016

© Издательство „Директ-Медиа“, оформление, 2016

За дверью послышался немолодой мужской голос:

— Так вот вы приготовьте это на завтра, а теперь свободны. ступайте.

Это он, это его голос!

Мы переглянулись с Измайловым и — это не фраза — буквально замерли оба.

Распахнулись низенькие двери. Трое босых ребятишек шмыгнули мимо и затопотали вниз по лесенке.

А на пороге стоял Лев Николаевич в шелковой шапочке, старом летнем пальто и высоких сапогах.

Он поздоровался и спросил:

— Кто вы такие и чем занимаетесь?

Странный в чьих-нибудь других устах, вопрос этот вышел у него так мягко, славно, располагающе.

Мы назвали себя, сказали, что пишем рассказы, повести, работаем в газетах.

Толстой повторил:

— Рассказы, повести. все это для меня кажется теперь таким далеким, таким далеким!..

Я не выдержал:

— И это вы говорите, Лев Николаевич, вы, написавший такие бессмертные, громадной художественности романы, как "Война и мир" и "Анна Каренина"?!

Толстой улыбнулся тихо и чуть заметно, чарующей улыбкой.

— Я этим вещам не придаю серьезного значения; их и теперь уже начинают забывать, а лет через пятьдесят и совсем забудут.

Конечно, хотелось возражать и возражать. Конечно, Толстой-художник переживет многие десятки поколений. В глухих городишках Лигурийского побережья я встречал итальянцев, зачитывавшихся "Анной Карениной".

Но слова великого писателя звучали такой верой, такой незыблемой искренностью, что протестовать не хватало духу…

Лев Николаевич кивнул на дверь, за которой скрылись босые дети:

— Это гораздо нужней и полезней, чем художество.

Под словом "это" разумелась деятельность последних десятилетий резко порвавшего с искусством Льва Николаевича. Его богословско-нравственные книги и беседы.

Толстой сидел сбоку небольшого письменного стола. Все в этой комнате было небольшое, уютное, интимное. И этажерка с книгами, и столик между двумя креслами с крохотной лампочкой. Только громадный клеенчатый диван с прямой спинкой и прямыми подлокотниками напоминал простор и ширь былых дворянских усадеб.

Этот диван пришлый в Ясной Поляне.

И у него своя история.

Я смотрел на Льва Николаевича, как говорится, во все глаза. Ни один из бесчисленных портретов не передает его таким, какой он на самом деле.