Два чемодана воспоминаний - Карла Фридман

Когда я гляжу в зеркало, то вижу, что почти не изменилась с той поры, если судить по единственной сохранившейся фотографии. Я сижу, подперев щеку ладонью, и лицо у меня спокойное, почти безразличное. Никакого понятия о том, чем я была в ту пору занята, никакого представления об ожидавших меня удивительных открытиях. Ни малейшего намека на истину. За окном, на фоне которого я снята, виден расплывчатый силуэт: что-то двигалось там во время съемки. Если как следует приглядеться, станет ясно, что это — выпяченная грудка голубя. Голубей в Антверпене не меньше, чем самих антверпенцев! Я слышу их дурацкое воркование и дробный топот лапок в желобе под окном моего чердачного жилья.

Мне было двадцать, и я изучала философию. Поступив в университет, я не пожелала оставаться в родительском доме. Ум философа, считала я, может по-настоящему развиться лишь в полном уединении. Так что я перебралась в южную часть города и там сняла за бесценок небольшую квартирку в старом, обветшавшем доме. Плата за жилье была мизерная, но выходила за пределы моего студенческого бюджета, так что пришлось искать приработка. Истинному философу и подобало заниматься делом плохо оплачиваемым и не слишком приятным, не важно, что из-за этого приходилось пропускать занятия.

По утрам я трудилась у цветочника, специалиста по изготовлению похоронных венков. Я работала в теплице, позади магазина. Укрепляла проволокой стебли цветов, а после накручивала на соломенную штуку вроде большого бублика. Обычно мы использовали гвоздики со сломанными стеблями, на детские венки шли розы. К готовому венку прикреплялись ленты с золотыми надписями. Родственники могли сами выбрать текст, начиная с простого «Вечная память…» до «Твое кресло у камина опустело…». Каждое утро я помогала достойно похоронить трех-четырех покойников.

Вечерами я допоздна мыла посуду в большом ресторане, завлекавшем клиентов даровым десертом. Заказав горячее блюдо, каждый мог после объедаться, пока не лопнет, рисовой кашей с вишнями. Новая порция всегда подавалась на чистой тарелке, поэтому тарелок из-под рисовой каши скапливалось больше всего, и иногда они склеивались так крепко, что приходилось разлеплять их ножом.

Помещение, где мыли посуду, было тесным и кишело тараканами. Здесь, в тепле и сырости, они прекрасно себя чувствовали, ползали по стенам, полу и потолку. Забирались даже в стенные часы, и на загаженной ими нижней половине циферблата не разобрать было времени. Ближе к вечеру помещение все больше напоминало турецкую баню. Я стаскивала свитер и, оставшись в одной рубашке, трудилась над окутанными горячим паром раковинами. Тогда меня просили включить вытяжку, огромный вентилятор вверху начинал вращаться, тараканы со свистом вылетали из него, и мне приходилось стряхивать их с голых плеч и лица. Однажды — горный ландшафт из липкой посуды только начинал вырисовываться в раковине — мне дважды пришлось смахнуть с губ одного и того же упрямого таракана, и я взяла расчет. Это было в январе.