Эпитафия - Марина Олеговна Саввиных

Марина Саввиных

ГЛИНЯНЫЙ ПЯТИГРАННИК

(этюды о женской непоследовательности)

ЭПИТАФИЯ

Мы зависим от знаков больше, чем они от нас. Эта плита сплошь покрыта черными значками. Говорят, под ней покоятся останки большого человека. Его глаза смотрели. Его губы целовали. Пальцы ласкали чужую плоть и сжимали перо Разве может впитать живое холодный галечник механической машинки?! Пальцы, сжимавшие перо, молчаливым усилием призвали небесные силы, чтобы потом запечатлелось на камне Нечто неуничтожимое...

Но кто это прочтет? Что кроется за черными значками? Они здесь - значит, ничто не исчезло. Они полны неведомого смысла - значит, тот, чью жизнь они впитали, никогда не явится на сцену. Он был. Он есть. Он - не откроется. Пока не пожелает приблизиться Читатель, равновеликий тайне.

1.

Он сочинил роман. Без начала и конца.

Когда он спал на неудобном ложе, сквозь потолок хохотала Ночь. Тридцатью двумя холодными сухими звездами.

Наверное, звезды не светились. Или светились слишком ярко. Потому что по комнате - туда и сюда - ходили взрослые люди и говорили взрослые речи. Самому себе странный Кант произносил извилистые фразы. Сардонический Борхес то и дело извлекал из жилетного кармана тикающую старинную безделушку и назойливо лез в глаза. Прямо в сон, под сомкнутые веки. Кто - то лопотал по-английски. Кто - то панибратски " тыкал " обезглавленной шотландской королеве...

Это было утомительно. Не помещалось в роман. Который был камерным, как camera obscura.

Когда он спал, из тараканьих щелочек в полу просачивался отдаленный детский смех. Похожий на облетающий стеклянный одуванчик. Пучок пушистого звона, расточающегося во все стороны тонюсенькими мелодичными прядками. При смехе несуществующего младенца тени стушевывались, начинали неразборчиво бубнить и, наконец, исчезали. Наступало утро. На маргинальные пустоты романа падал розовый свет.

Однажды он понял, что мечтает родить ребенка. И сразу же что-то мягко, но упорно, зашевелилось, затрепыхалось в области сердца. Он удивленно прижал к груди руки и услышал: там бьется что-то постороннее - новое и живое. Какой-то дополнительный к собственному сердцебиению источник пульса. Так он узнал, что мужчины родят детей из сердца. И это, надо сказать,не менее опасный и болезненный путь, чем все прочие. Опасность была так очевидна, что он устрашился. Но было поздно. Дитя настойчиво просилось на свет.

И тогда, зажмурившись, чтобы нечаянно не умереть от предполагаемой боли, он отделил от себя крохотную девочку. Именем - Ариадна. Иначе - Аля.