Параграф 78 - Андрей Геннадьевич Лазарчук

Так вот ты какая, вечность…

Цифры твои горят рубином: 00:00:04 — не меняясь уже много лет. И я знаю, что ещё не раз вспомню всё, что захочу, а что мне помнится лучше всего, вспомню сто и тысячу раз. Я стал подобен воннегутовскому Билли Пилигриму: могу перемещаться по своей жизни в любую точку. Вперёд и назад. И даже отходить — не слишком далеко — в стороны. Не слишком далеко — отчасти потому, что боюсь не найти обратной дороги… Разве что час зачатия я не помню. А может, и помню, просто не могу передать, как это было, — не придумано слов. А до смерти мне ещё далеко: когда станет 00:00:00 — и потом ещё сколько-то тысячелетий будет идти сюда пламенный фронт. Я не стану этого ждать, а просто возьму и вернусь куда-нибудь… ну, скажем, лет в шесть. Мы на рыбалке с отцом, этот пруд тогда казался мне огромным, а пятикопеечные карасики, которые водились в нём — настоящей рыбой. Стрекоза садится на перо поплавка, и поплавок медленно тонет… Две старые ивы, справа и слева от нас, с такой невероятной морщинистой корой, похожей на шкуру носорога, и вытоптанный кусок берега напротив: там к водопою гоняют деревенское стадо. Мы сидим с отцом рядом на доске и жуём бутерброды, запивая их сладким чаем из термоса.

Через год отец утонет — он, призовой пловец, утонет на мелком месте в двух шагах от берега, оступится в ямке, хлебнёт и мгновенно задохнётся: синкопическое утопление, так это называется. Спазм голосовых связок: они страшно натягиваются и перестают пропускать воздух. И мы на некоторое время останемся втроём: мать, Катька и я. Потом будет и другая жизнь, хуже, лучше — не знаю. Но другая.

Потом третья, четвёртая, пятая…

Пятая, кажется, стала последней. Зато она никогда не кончится.

Бесконечность жизни — это во-первых. Во-вторых — практическое всеведение.

Я могу вспомнить всё, все детали, вплоть до микроскопических, и как бы развернуть в уме панораму события, чтобы увидеть то, чего в момент самого события не видел или не успел заметить. Или успел, но не понял, что это такое. Или не захотел понять. Я могу быть бесстрастным, потому что мне уже всё равно.

В-третьих, я ничего не могу изменить, я не могу шевельнуться, сердце моё не бьётся, глаза не мигают. И даже цифры передо мной не меняются: 00:00:04. Бессмертие, всеведение, бессилие.

Всемилость? А почему бы нет? Я ни на кого не держу зла. Даже на тех, кто меня убил.

Да, и ещё: возможно, я теперь гений. Я вижу связи между событиями, которые на первый-второй-десятый взгляды между собой и не связаны вовсе, а оказывается — связаны-таки, но настолько сложной и запутанной цепочкой причин и следствий, что ни один аналитический отдел не разберёт и за год работы. А я — просто вижу. Так что Док не соврал. Мы ему тогда не поверили, но он точно не врал. Просто пытался кое-что утаить. А может быть, ему всего лишь очень хотелось ошибиться.