Юность Бориса Пастернака - Юрий Михайлович Агеев

«Так начинают жить стихом…»

Б. Пастернак

Борис Пастернак родился 10 февраля по новому стилю, в 12 часов ночи 1890 года. Водолей по гороскопу, он должен был прожить в основном спокойную жизнь, выжить в лихолетиях и передрягах, ровно, без вспышек, почти незаметно. Так бы оно и случилось, если бы не творчество! Жажда оставить в мире знак своего существования, игру красок или нот, движение резца, строй рифм или тома «Человеческой комедии»! Ради этой жажды открывались земли, создавались и разрушались империи, а новые люди Земли, стирая прежние имена, приписывали себе заслуги прошлого. но творчество оказалось более вечным, чем людские страсти, и уцелело до нашего времени.

Родители Бориса Пастернака — Леонид Осипович Пастернак, выдающийся российский художник и Розалия Исидоровна Кауфман — профессор Императорского русского музыкального общества, воспитали мальчика в одухотворённом, пронизанном мыслью и гармонией кругу.

Не в каждую детскую душу входят с младенчества звуки музыки Чайковского, Скрябина, Шопена, Дебюсси. Мать привила любовь к музыке Борису навсегда. До конца это будет отдаваться в восприятии мира, осознанное в зрелости и прорифмованное жизнью.

Особое место в детстве Пастернака занимает дружба Скрябина с их семьёй. Пастернак вспоминал: «Больше всего на свете я любил музыку, больше всех в ней — Скрябина. Музыкально лепетать я стал незадолго до первого с ним знакомства. К его возвращению я был учеником одного поныне здравствующего композитора (Р. М. Глиэра — Ю. А.). Мне оставалось ещё только пройти оркестровку. Говорили всякое, впрочем, важно лишь то, что если бы говорили и противное, всё равно жизни вне музыки я себе не представлял…».

Мощен и необычен был талант Александра Николаевича Скрябина, за плечами которого таились фаустовские поиски в оккультных науках, в знании запредельного. Его музыка воздействовала скорее на подсознание, чем на внешнее восприятие, пробуждая глубинные пласты человеческого знания.

К тому времени у Пастернака было уже несколько своих небольших музыкальных пьес. Скрябин прослушал их с необычайным вниманием.

«Первую вещь, — вспоминает Пастернак, — я играл ещё с волнением, вторую — почти справясь с ним, третью — поддавшись напору нового и непредвиденного. Случайно взгляд мой упал на слушавшего. Следуя постепенности исполнения, он сперва поднял голову, потом — брови, наконец, весь расцветши, поднялся и сам и, сопровождая изменения мелодии неуловимыми изменениями улыбки, поплыл ко мне по её ритмической перспективе. Всё это ему нравилось. Я поспешил кончить. Он сразу пустился уверять меня, что о музыкальных способностях говорить нелепо, когда налицо несравненно большее, и мне в музыке дано сказать своё слово…».