Я проснулся и удивленно обвел взглядом комнату. Зеленоватый, стеклянный на вид потолок, стены, отделанные плотно пригнанными деревянными панелями, потолочный плинтус из темно–зеленой полосы какого–то блестящего материала с вырезанными или отлитыми мордами, скорее смешными, чем страшными. Сама комната показалась мне очень большой. Непонятно, зачем нужно столько места, если нет никакой другой мебели, кроме кровати, на которой я сейчас лежал. Кровать была под стать комнате: в длину на нее можно было уложить двоих таких, как я, а в ширину… две пары точно поместились бы. Невольно улыбнувшись последней мысли, я свесился с кровати и пощупал пол. Глаза не обманули: это был полированный камень. За изголовьем виднелись два больших открытых окна. С кровати в них были видны только облака, но щебет птиц и запах спелых яблок намекали на близость сада. В комнате находились еще две вещи: старинные часы с гирями и большое зеркало в причудливо украшенной раме, состоявшее из четырех одинаковых частей. Зеркало и часы висели на стене по обе стороны от закрытой сейчас двери. Зеркало не удивило, хотя было непонятно, зачем его сделали составным, а вот в часах мне что–то показалось странным. В чем заключалась их странность, я тогда не понял. Осмотр комнаты длился только до тех пор, пока я не увидел свою руку. Узкая женская кисть с длинными ухоженными ногтями переходила в тонкое запястье… Вскочив с кровати, я подбежал к зеркалу. Нет, женщину я в нем не увидел. Мне иногда снились очень реальные сны. Настолько реальные, что после пробуждения не сразу можно было отличить сон от яви. Но сейчас почему–то была уверенность в том, что не сплю. Для страховки я закатил рукав полупрозрачной рубашки и укусил себя за руку. Кажется, я с этой проверкой перестарался. Было больно, а в месте укуса выступила кровь. Открыв рот, я осмотрел зубы. Возникло ощущение, что они должны быть крупнее тех, которые демонстрировало мое отражение, и не такими острыми. Держа задранным рукав, чтобы не запачкать кровью рубашку, я отступил на несколько шагов от зеркала и стал себя внимательно осматривать. Да, к человеку этот юноша, несомненно, не имел отношения. Я попробовал прикинуть рост и не смог вспомнить ни одной меры длины. Ладно, черт с ним, с ростом! Возраст был около двадцати лет, хотя на лице не обнаружилось никаких следов растительности, да и кожа такая чистая и гладкая, какую нечасто встретишь у девушек. Густые и черные как смоль волосы доходили до лопаток. Надо же было мужику отрастить такую гриву! В целом тело почти ничем не отличалось от того, какое казалось привычным, разве что теперешнее было худым и дохлым, но вот лицо… Его овал больше напоминал женский, чем мужской, хотя скулы и подбородок были все–таки шире тех, какие имеет большинство женщин, а нос и брови не украсили бы ни одну из них. Но главное, что меня поразило с первого взгляда в зеркало, это были глаза. Я по–прежнему ничего не помнил, но готов был отдать что угодно за то, что это не мои глаза! И заостренные уши тоже не были моими, хотя что там какие–то уши! Глаза были намного больше моих и, по–моему, уже. Насколько больше я не помнил. Может быть, в два раза или в три. Насмотревшись на свое отражение, я зашлепал босыми ногами по каменному полу обратно в кровать. В комнате, несмотря на открытые окна, было не просто жарко, а очень жарко, и пол приятно холодил ноги. На кровати не было ни простыни, ни другого постельного белья, только небольшая подушка. Кровь на руке уже засохла, и я опустил рукав, заодно осмотрев рубашку, сделанную из очень тонкой ткани, которая сильно просвечивалась. Под рубашкой были трусы из похожей, но более плотной ткани. Закончив осмотр, я забрался на кровать и попытался обдумать ситуацию, но ничего не получилось. Как можно что–то анализировать или планировать, если ничего не помнишь о прошлом и ничего не знаешь о настоящем? Действовать я мог одним из двух возможных способов: или лежать и ждать, пока ко мне кто–нибудь придет, или идти искать людей самому. Хотя, какие они люди!
