Я путешествую по ночам - Роберт Рик Маккаммон

Человек, прибывший в Новый Орлеан на полуденном поезде из Шривпорта, шел по вестибюлю отеля «Святилище» неторопливой походкой, сгибаясь под весом тяжелого бремени.

Тем временем из таинственно укрытого тенью угла, сидя на стуле с высокой спинкой, за ним пристальным взглядом своих слегка прищуренных голубых глаз наблюдал Тревор Лоусон, куривший тонкую черную сигару. Узнать своего клиента ему не составило труда. Вот человек, которому я нужен, подумал Лоусон, едва завидев этого мужчину.

Дэвид Кингсли, так его звали. Из семейства лесопромышленников Кингсли, Шривпорт. Очень богатого и очень влиятельного семейства, имеющего большой вес в политике Луизианы. Но сейчас, в этот самый момент, вечером пятнадцатого июля 1886-го года Дэвид Кингсли понуро сутулил плечи, а взгляд его был затуманен и рассеян, словно хмельной взор слабого нищего.

Лоусон был удивлен, что этот человек прибыл один. Быстрый оценивающий обстановку взгляд лишь утвердил его в этой мысли: Кингсли — худощавый мужчина в черном костюме с белой рубашкой, черным галстуком и в черной шляпе-котелке — вошел в устланный красным ковром вестибюль без сопровождения или охраны, смиренно подчинившись обстоятельствам, вынудившим его прибыть сюда к девяти часам вечера. Пришло время представиться.

Лоусон стряхнул пепел со своей плотно скрученной сигары в зеленую стеклянную пепельницу, стоящую на небольшом столике рядом с ним, после чего поднялся и вытянулся во весь свой внушительный рост, составлявший шесть футов и три дюйма.

— Мистер Кингсли, — окликнул Лоусон, и в голосе его отчетливо звучали отголоски ружейного дыма, подожженного пороха, янтарного виски и пустыни Алабама. — Я здесь.

— Слава Богу! — воскликнул мужчина, увидев перед собой того, кто, он надеялся, был для него лучом света в царстве непроглядной тьмы. Лоусон в знак благодарности слегка улыбнулся в ответ на это отчаянное восклицание и жестом указал Кингсли на кресло с красными узорчатыми подушечками, стоявшее рядом с его собственным стулом.

В омытом дождем Новом Орлеане шипели газовые лампы, бармены предлагали экзотические напитки из бутылок всех форм и мастей, в ресторанах подавали креольскую и каджунскую[1] еду, что проникала острым жаром в живот, кровь и поясницу. Милые дамы прохаживались и позировали перед юными джентльменами в поисках развлечения на вечер, смех поднимался из тени и снова уходил во тьму. Экипажи, запряженные бывалыми жеребцами, перемещались повсюду без особенной спешки, словно эта ночь не имела ни начала, ни конца. Гитарная и фортепианная музыка лилась на грязные улицы из комнат с золотистым освещением, вневременная река текла, огибая пирсы и волнорезы, а кирпичные стены возвышались над землей царственными идолами и противоборствовали жару солнца, ударам ветра, болотной сырости и разрушительным рукам современных людей.