Серафина и черный плащ - Роберт Битти

Поместье Билтмор

Эшвилл, Северная Каролина

1899

Серафина открыла глаза и внимательно осмотрела полутемную мастерскую в надежде приметить крыс, которые оказались настолько глупы, что осмелились явиться на ее территорию, пока она спала. Девочка знала, что они где-то здесь, за пределами ее ночного видения, прячутся в тенях и трещинах обширного подвала под огромным особняком, готовые стянуть все, что плохо лежит на кухнях и в кладовых. Большую часть дня Серафина дремала в своих любимых укромных местечках, но именно здесь, свернувшись на старом матрасе за ржавым паровым котлом в безопасности мастерской, она по-настоящему чувствовала себя дома. С грубо сколоченных стропил свешивались молотки, отвертки и прочие инструменты, и воздух был насквозь пропитан знакомым запахом машинного масла. Вглядевшись и вслушавшись в окружающую ее темноту, Серафина сразу подумала, что сегодня отличная ночь для охоты.

Много лет назад ее папаша работал на строительстве Билтморского поместья и с тех пор так и жил, ни у кого не спросясь, тут, в подвале. Сейчас он спал на топчане, который потихоньку сколотил себе позади длинной стойки с припасами. В старой железной бочке еще светились угли: на них отец несколько часов назад приготовил ужин – курицу с овсянкой.

За ужином они жались поближе к огню, чтобы хоть немного согреться. И, как всегда, Серафина съела курицу, а овсянку оставила.

– Доедай, – заворчал папаша.

– Уже доела, – ответила она, отставляя полупустую жестяную тарелку.

– Все доедай, – проговорил он, подталкивая тарелку обратно, – а то так и останешься размером с поросенка.

Папаша всегда сравнивал Серафину с поросенком, когда хотел вывести из себя. Он надеялся разозлить ее до такой степени, что она сгоряча проглотит мерзкую овсянку. Но она на это не купится. Больше не купится.

– Ешь овсянку, поросенок, – не унимался отец.

– Я не буду есть овсянку, па, – ответила Серафина, слегка улыбнувшись, – сколько бы ты ее передо мной ни ставил.

– Но это же просто перемолотое зерно, девочка моя, – сказал он, вороша палкой горящие ветки, чтобы они легли так, как ему хотелось. – Все любят зерно. Все, кроме тебя.