Василий Купцов
Самая большая жертва
— Когда-то давным-давно, еще до Великих Льдов, стоял у отрогов Святых Гор град великий, многочисленными народами заселенный… Не ищи того города на свитках, нет его давно, и гавани нет, потому как отошло давно море от тех мест. Все течет, все изменяется, и реки русла меняют, и горы неспешной походкой из одной земли в другую перебираются, а что уж о городах говорить! Осталась, однако ж, память о тех временах, и даже истории о людях, некогда живших да великие дела творивших. Записаны те истории, да хранятся в местах тайных, ну да ты и сам знаешь, чего тебе говорить…
— Да, теперь знаю, — вздохнул Младояр, чувствуя, как мороз муравьиными быстрыми лапками пробегает по коже, стоить лишь вспомнить о том дне, когда отправился княжич в Храм Любви, — ты рассказывай, я перебивать не буду, и вопросов не будет, и сумненья…
— Что же, — кивнул Иггельд, — тогда расскажу так, как будто мы с тобой там, в тех далеких краях, в те стародавние времена…
***********************************************************************************
Заминка произошла именно в тот момент, когда морщинистые руки Верховного Жреца вкладывали Сосуд Возлияний в нежные руки пятнадцатилетней царевны. Девушка хотела взять сосуд, но жрец продолжал удерживать священную реликвию за серебряную ручку, вперив неподвижный взгляд в юную красавицу, ни дать, ни взять — удав, да и только, сейчас так и проглотит… Наконец, жрец выпустил сосуд, девушка, побледнев, что полотно после выбелки на солнце, пробормотала молитву благодарности Светилу, ее руки наклонили сосуд в сторону восхода, капли драгоценного меда с шафраном — напитка Солнца — упали на раскаленный многочисленными зеркалами золотистый камень.
У царя Лита пересохло в горле. Эх, кабы это все было в сказке, если б жрец влюбился в его единственную дочь-красавицу, потребовал ее в жены… Увы! Царь хорошо представлял, что означал такой взгляд жреца. Ведь Каттах знал только одну любовь, и этим высшим идеалом являлся для Верховного Жреца бог Шанустра, великий, могучий, защитник царства и людей, морей и полей… Все бы хорошо, только Шанустра требовал жертв. А Каттах, год от года, все наглел и наглел. Три года назад в жертву Шанустре принесли двенадцать лучших юношей, среди них — одного из племянников царя, два года назад царь, скрепя сердце, согласился отдать проголодавшемуся богу другого новорожденного племянника, первенца младшего брата, вместе с другими первенцами горожан. Только в прошлом году Лит не добавил седых волос, тогда они захватили уйму пленных, разбив в пух и прах налетевшую, словно вихрь, кочевую орду. Разумеется, победа Литу никогда бы не далась столь легко, но довольный предыдущими жертвами Шанустра сам, по первому призыву Верховного жреца, явился на поле брани. Вид великого божества поверг кочевников в трепет. Еще бы — если, откуда ни возьмись, посреди сечи является чудище подобное скале, с множеством щупалец вместо рук, с восемью паучьими ногами, с головой крокодила, возвышающейся над крепостной стеной… Ну, жертв получил Шанустра тогда вдоволь. Что там овцы, это — еда, она не в счет. Каттах сам отбирал самых сильных пленников среди воинов-мужчин, самых красивых — среди воительниц, а уж юные пленные отроки — те все исчезли в пасти Шанустры, без разбора. Царь надеялся, что пленниц хватит и на этот год. Наивный! Теперь не только он, теперь весь народ знает, какие жертвы принесут Шанустре в День Солнцестояния. Поняла и она, его радость, милая Тана.
