Том 4. Богомолье - Иван Сергеевич Шмелев

Чувства и настроения, с которыми Иван Сергеевич Шмелев приступал к «Лету Господню» и «Богомолью», можно понять по его собственным воспоминаниям о К. Д. Бальмонте: «Лет шесть, по полугоду мы жили рядом… сидели на излучинах у речки – тенистые берега… коряги, сосны, пески и кулики… Я слышал о России, все чаще о России. Мы ее искали, вспоминали… Осень… близка полночь… Вдруг шорох, неурочные шаги… и оклик тихо: «Вы еще не спите?» А, ночные! еще не спим. И мы беседуем, читаем. Он – новые сонеты, песни… все та же полнозвучность, яркость, но… звуки грустны, вдохновенно-грустны, тихость в них, молитва. Я – «Богомолье»: приоткрываю детство, вызываю. Мы забывались, вместе шли… в Далекое Святое, дорогое. Порой я видел влажный блеск в глазах… Поэт дарил меня стихами»[1].

Был и второй человек, с которым связано начало работы над романами, – маленький крестник Шмелева и родственник его жены – Ив Жантийом, Ивушка. Иван Сергеевич очень любил мальчика, много рассказывал «про былое, про Горкина, про праздники, про богомольцев… и это дало ему повод зафиксировать свои воспоминания в книге, чтобы я потом читал»[2], – вспоминал Ив. Первая глава «Лета Господня», которую впоследствии Шмелев поставил в середину «Праздников» – «Рождество», – начиналась так: «Ты хочешь, мой милый мальчик, чтобы я рассказал тебе про наше Рождество?» Обращаясь к Иву, Шмелев обращался, конечно, ко всем детям эмиграции. «Воспитать русских детей в духе русской культуры» – эту задачу наши писатели считали главной. Вслед за «Нашим Рождеством», опубликованным в январе 1928 года, последовали: в феврале – «Наша масленица» с посвящением А. И. Куприну, которое было снято только во втором издании «Праздников», в апреле – «Наша Пасха", в августе – «Яблочный Спас», в ноябре – «Царица Небесная», а в январе 1929 года – «Наши Святки» (впоследствии глава «Обед «для разных»). Все они были напечатаны в парижской газете «Возрождение»: напомнить о праздниках Шмелев хотел не только детям:

«В круге церковном мы знаем «недели памяти»: о Фоме, о блудном сыне, о Самарянине, о слепом, о расслабленном, о Женах Мироносицах. Такие памяти есть у всякого народа, во всех религиях: это потребность духа. Эти «памяти» связаны крепко с жизнью, – как бы ее прообразы, вехи, путеводительные столбы ее. В нашей случайной жизни, такой неверной, они – «памяти» эти – так порой знаменательны для нас. Есть в нас и от Фомы, и от блудного сына… Но есть и от милосердного Самарянина, и от Жен Мироносиц. Наше здесь пребывание – великое испытание и научение. Наша здесь жизнь – соборность. Мы связаны круговой порукой, и должны верно держать ее, иначе мы пыль и дробь, и ветер развеет нас»