Кормилец - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Кормилец

(Из жизни на Уральских заводах)

I

Маленький Прошка всегда спал как убитый, и утром сестра Федорка долго тащила его с полатей за ногу или за руку, прежде чем Прошка открывал глаза.

- Вставай, отчаянный!.. - ругалась Федорка, стаскивая с полатей разное лохмотье, которым закрывался Прошка. - Недавно оглох, что ли? Слышишь свисток-от!..

- Сейчас... Привязалась! - бормотал Прошка, стараясь укатиться в самый дальний угол.

- Маменька, что же я-то далась, каторжная, что ли?.. - начинала жаловаться Федорка, слезая с приступка. - Каждый раз так-то: дрыхнет, как очумелый...

- Прошка... а, Прошка!.. - крикливо начинала голосить старая Марковна и лезла на полати с ухватом. - Ох, согрешила я, грешная, с вами! Прошка, отчаянный, вставай!.. Ну? Ишь куды укатился!..

- Мамка, я сейчас... - откликался Прошка, хватаясь за рога ухвата обеими руками.

- Да ты оглох, в самом деле: слышь, свисток-от насвистывает... Федорке идти надо, не будет свистеть для вас другой раз!

Заводский свисток действительно давно вытягивал свою волчью песню, хватавшую Прошку прямо за сердце. На полатях было так тепло, глаза у него слипались, голова давила, как котел, а тут - вставай, одевайся и иди с Федоркой на фабрику...

Пока происходило это пробуждение Прошки, Федорка торопливо доедала какую-нибудь вчерашнюю корочку, запивая ее водой. Прошка всегда видел сестру одетой и удивлялся, - когда это Федорка спит!

- Черти, не дадут и выспаться-то... - ворчал Прошка, слезая наконец с полатей и начиная искать худые коты* с оборванными веревочками. - Руки-то, поди, болят... вымахаешь за день-то. Мамка, дай поесть...

______________

* Коты - кожаная обувь, вроде тяжелых ботинок. (Примеч. автора.).

- Одевайся, нечего растабарывать, - на заводе поешь! - торопила Прошку мать. - Ишь важный какой... Разве один ты на заводе робишь?..* Другие-то как?..

______________

* Робить - работать. Так говорят в Пермской стороне. (Примеч. автора.).

- Другие... - повторял Прошка за матерью и не знал, что сказать в свое оправдание, и только чесал скатавшиеся волосы на голове.

Федорке иногда делалось жаль двенадцатилетнего брата, и она молча начинала помогать ему: запахивала дырявый кафтанишко, подпоясывала тонким ремешком вместо опояски, завязывала коты на ногах, а Прошка сидел на лавке или на приступке у печки и чувствовал, как его давит смертный сон. Кажется, умер бы вот тут сейчас, только бы не идти на эту проклятую фабрику, что завывает своим свистком, как голодный волк...