Проснулась, как всегда, в восемь. Глупая привычка — ложиться иной раз приходится под утро… Но она не хотела ее менять — сама не зная, почему. Или зная, но не признаваясь самой себе, что не хотела остаться без мимолетного ощущения детства, той утренней свежести, которая сопровождала ее по пути в школу… Выспаться можно и днем. Упруго потянувшись, она изогнулась, безжалостно смяв головой черную шелковую простыню, потом легко поднялась, мимолетно окинув взглядом свое отражение в стоячем омуте зеркала. Жаловаться пока не на что — не модель, конечно, но фигура подтянутая, без складок, а смутно отсвечивающая голизной кожа на вид гладка и упруга. Не было и следа той ранней дряблости, которая выдает привычку к залеживанию в постели. Еще несколько раз старательно потянувшись и походив на цыпочках, она раздвинула шторы и окинула взглядом пасмурную панораму утреннего города. Прямо под ней стыла в утренней сырости Садовая, а напротив Гостиный уже жил, как всегда, своей гостиной жизнью — зазывно светил в который уже раз обновленными витринами, устрашая плетущихся в поисках пивных бутылок бомжей неземным шиком и ценами. Не одеваясь, она прошла на кухню, рассеянно заглянула в холодильник — овощной салат, заботливо приготовленный с вечера, пара перепелиных яиц… Выпив кофе, закурила всегдашнюю утреннюю сигарету. Давно пора бы бросить — не всем нравиться табачный запах… В теле было то приятное утомление, которое остается после хорошо выполненной работы. Накануне у нее были постоянные клиенты: пожилая пара из Германии, навсегда покоренная рокочущей русской речью — без русского акцента процесс терял для них всякую прелесть. Как всякий уважающий себя «владыка», она читала Фрейда, но желания людей, ее клиентов, порой не поддавались никакому анализу, и де Сад вместе с Макаренко и Ушинским помогали ей ничуть не меньше… Каждому нужно было свое, для каждого надо было найти это «свое», о котором иногда не подозревал и сам клиент. За то, что она умела это делать, ее ценили в соответствующих кругах, да и сама она испытывала иногда, может быть, странноватую, но искреннюю гордость. Ведь она видела, насколько успокоенными и умиротворенными уходили от нее после сеанса. И, в отличие от многих коллег по ремеслу, не испытывала к ним презрения. Она чувствовала своеобразную суровую материнскую нежность, как к непослушным детям — многим именно это и было нужно… Вымыв посуду, она аккуратно поставила тарелку в сушилку, перевернула чашку, старательно протерла досуха вилку и положила ее в ящик стола, по пути турнув задорно торчащую оттуда «игрушку». Кухня иногда использовалась не только для приготовления еды — обилие разнообразных приспособлений просто-таки провоцировало на эксперименты, иногда получалось весело, особенно с молодоженами. Если бы ее мать увидела тут такое… «Что это ты делаешь?» Она даже привздрогнула, явственно услышав ее голос, и с детства знакомый сладостный страх вдруг напомнил о себе, пройдясь по телу бархатистыми кошачьими лапками. Мама, мамочка… С минуту она шмыгала носом, потом сполоснула лицо холодной водой, чтобы глаза не покраснели. Хорош будет властелин с заплаканными глазами… Правда, сегодня клиентов не будет — праздник. Недаром она вспомнила детство — именно к этому первому школьному дню мать всегда приурочивала подарки к ее дню рождения, который как-то незаметно происходил за неделю до этого. Она не знала, почему так было — так было, и это было правильно. И с раннего утра, когда, украшенная бантами и цветами, она уходила на первый урок, она твердо знала, что праздник будет достойно завершен вечером.
