Вулкан, Венера, Вакх - Александр Сергеевич Подервянский

Мне нужно было найти его. Искать было легко — след был еще теплый. Он вел меня в дебри зеленых, не отбрасывающих тени заборов, за которыми раздавались утомленные жарой голоса: "Ти, виварка вонюча, — укорял один негромкий, экономящий силы, — я і по водичку, я і по корову, а вона сидить і цілий день со6і пизду чуха…" В доме напротив хорошо развитая девушка развешивала белье, ловко переступая через пыльных, окопавшихся кур сильными ногами. Она бросила в меня макитрой, как только я произнес его имя. Черные стриженые волосы на лобке в гневе встали дыбом, пробив белую ткань купальника. Кровавый след уводил дальше, он привел меня к пряничному домику, раскрашенному нежными цветами. Здесь могла бы жить Белоснежка. Маттиолы росли прямо под окнами, на них валялся одуревший от ароматов кот. В ничтожной тени возле кота наслаждался потемневший от простой лагерной жизни дядька. Балансируя на корточках, он специальным взглядом набросил на меня невидимую сеть, как тарантул. "Івана нема", — сказал он, и выбросил "Приму" в роскошные мальвы. Окурок прочертил в горячем воздухе изящную математическую истину, после чего был немедленно склеван громадным, как орел, белым петухом. Левый глаз петуха закрывало бельмо, одна нога была закована в кандалы, железная цепь тянулась за ним к собачьей будке. "Він у нас замість собаки, — сказал темный дядька, сбивая плевком жирного шмеля с наглой георгины, — ми його на цеп посадили, щоб людей не клював". Я спросил его про Катерину. "ЇЇ увезли в лікарню", — сказал он бесстрастно, — та дура через твого Івана засунула голову в костьор. Правда, обгоріла не сильно, врачі сказали, шо скоро випишуть". Я попрощался. Иван оставлял за собой выжженную землю, как Чингисхан, и я тащился за ним, как отставший от орды мародер.

Он был сыном кузнеца; все его детство прошло в отцовской кузне в маленьком селе на Волыни. Тело античного героя (разве только кулаки чуть побольше) завершалось породистой головой казака, воина-профессионала. Темные глаза его были скошены к переносице, видимо, для концентрации на жертве перед последним прыжком. Он был силен, ласков, смешлив, его любили друзья и начальство, собаки ходили за ним стаями, а женщины совершали ради него древнегреческие поступки. Он пил на равных со всей академической профессурой с самого первого дня, несмотря на то, что был лишь студентом первого курса. Он казался всезнающим, хотя прочитал всего две книги. Одна из них была "Рубай" Хайяма, другая — "Золотой осел" Апулея. Он помнил их наизусть и часто цитировал, иногда, в самое неподходящее время — например, в три часа ночи, когда мы спали под громадным осокорем во дворе старой сельской школы. Вечером он исчезал, но под утро обычно появлялся. Как всякого воина, после надоевших ласк его тянуло к товарищам. Он был необычайно энергичен для этого времени суток — как какой-нибудь филин; в нем бурлила темная энергия и шмурдяк, который он называл "Вино". Обычно я бывал безжалостно разбужен; рубай перемежались подробностями минета.