Мастерица варить кашу - Николай Гаврилович Чернышевский

Агнеса Ростиславовна Карелина, урожденная Серпухова, богатая и красивая вдова 28 лет.

Андрей Дементьевич Городищев, управляющий Карелиной. Джентльмен 29 лет.

Сидор Иванович Иннокентиев, библиотекарь Карелиной, 57 лет.

Иван Саввич Румянцев, писарь Городищева 24 лет.

Надя, горничная Карелиной 22 лет.

Платон Алексеич Клементьев, человек без особенного звания и состояния 27 лет.

Клементьев. Надежда Всеволодовна!

Надя (слегка вздрагивает; дружески и с упреком). Платон Алексеич! Вы! Как вы здесь! (Между тем он подходит к ней и протягивает ей руку. Она берет ее.)

Клементьев. Я приехал чтобы опять поговорить с вами.

Надя. Боже мой, да вы смеетесь!

Клементьев. Нет, Надежда Всеволодовна.

Надя. Господи, — да как же это можно! В пять лет, чтобы молодой человек не забыл! Ни за что не поверю! Особенно, когда и в то время вы не могли думать этого серьезно.

Клементьев. Вы не могли тогда понимать серьезно, вы были слишком молоды, а теперь я хочу требовать решительного ответа. — Вы еще никому не давали слова? Да сядем же (садятся). Друг мой, Наденька, ты еще никого не любишь, тебе некого полюбить кроме меня, — ты будешь любить меня?

Надя (молчит — принимается шить).

Клементьев. Наденька, милая моя, единственная моя милая. — Кому полюбить тебя, кроме меня — полюби меня, моя добрая, ненаглядная (берет ее за руку).

Надя (вырывая руку). Стыдно вам, грех вам, Платон Алексеич, обнимать честную девушку (закрывает лицо руками и плачет).

Клементьев. Наденька, пять лет прошло с тех пор — и ты осталась прежняя! (Это с сожалением и тихим упреком.)

Надя (попрежнему). И вы не переменились! Как тогда хотели обольстить меня, так и теперь!

Клементьев. Наденька, не ко мне, а к тебе идут слова: не стыдно ли, не грех ли тебе обижать меня.

Надя (тверже прежнего). Нет! Я не обижаю вас, Платон Алексеич. Я только думаю о вас правду.

Клементьев. Тогда я хотел обольстить вас, Наденька! Когда ж? Когда бывало, по детской резвости, вы подбежите, и поцелуете меня, а я скажу: не хотите венчаться со мною, то не хочу и целовать вас, — бывало ли так, Наденька, или нет?

Надя (молчит).

Клементьев. То было ли хоть раз, что я заигрывал с вами? Как же это в то время я обольщал вас? А теперь? Или за границею мало девушек, некого было обольщать? Если бы мои мысли были об этом, некогда было бы мне и вспомнить про вас, расстаться с тою жизнью, чтобы ехать сюда. Там лучше жить, нежели у нас. Вы сама, Наденька, можете понимать это. Вы видите, самые лучшие вещи, какие у нас есть, едут к нам из-за границы. Зачем же бы мне ехать назад, если бы вы не были для меня милее всего на свете?